ТАЙНЫ ДВОРЦОВЫХ ПЕРЕВОРОТОВ РАСКРЫТЫ!
Снявшись в серии фильмов Светланы Дружининой «Тайны дворцовых переворотов», юный Дима Веркеенко очаровал зрительскую аудиторию своей искренностью. Он сыграл Петра II, самого молодого из всех российских императоров, так трогательно и откровенно, что поразил воображение даже строгих киношных критиков. Сейчас Диме исполнился 21 год («я уже большой» – комментирует артист), он проходит службу в Театре Российской Армии.
Когда я собиралась на интервью, то мысленно рисовала себе образ – такой же, как и в фильме, хрупкий длинноволосый мальчик с грустными глазами. Но меня ждал сюрприз: Веркеенко возмужал, повзрослел, изменил прическу и вовсе не был таким уж загадочно-задумчивым, а то и дело принимался хохотать и рассказывать что-нибудь смешное.
- Меня всегда спрашивают, не имеет ли моя семья какого-нибудь отношения к кино, - предупреждает Дима вопрос, который так и вертится у меня на языке, - поэтому скажу сразу: к актерской профессии, да и вообще к кино, они не имеют отношения абсолютно.
- Тогда как ты попал в кино?
- Это началось давно. Учился я где-то в четвертом классе… в общем, маленький совсем был. И вот как-то на перемене подходит ко мне женщина и говорит: «Я набираю актеров для «Ералаша», оставь-ка мне свой телефончик.» Я думаю – ой, как здорово, оставил ей свой номер, и вскоре мне позвонили, чтобы пригласить на кастинг. На пробы мы пошли с мамой, меня отобрали, занесли в картотеку, а через пару месяцев пригласили на роль. Весь ролик мы забабахали за один съемочный день.
- Ну и каковы были твои ощущения перед камерой, как вообще, понравилось сниматься?
- Если честно, я уже плохо все помню… Со мной ходил дедушка, Александр Семенович, это вообще мой лучший друг, вот он меня как-то морально поддерживал, подбадривал. Но какого-то особого зажима у меня и не было – моя роль включала всего четыре слова.
- А что потом?
- Ну, отсняли ролик, все как-то забылось. И вот, когда мне было лет двенадцать, мне вдруг позвонили и предложили попробоваться на роль в фильме Дружининой.
- А ты знал, кто такая Дружинина? – скептически интересуюсь я.
- Нет, конечно! – честно признается Дима. - Но мне объяснили, что этот режиссер фильма «Гардемарины, вперед!» А «гардемаринов» я, конечно же, смотрел.
- Как же Дружинина на тебя вышла?
- Сначала в роли Петра II снимался Ваня Синицын. А потом съемки пришлось приостановить из-за того, что не было денег, аж на два года! Когда съемки возобновились, Ваню снова вызвали, но парень за два года вырос, изменился, и срочно начали искать кого-то, похожего на него, но маленького. Дружинина обзванивала режиссеров «Ералаша», и ей порекомендовали меня.
- И ты ей при личном знакомстве, стало быть, сразу понравился?
- Светлана Сергеевна попросила меня прочитать какие-то стихи. Ну а как я читал – по-школьному, с такой вот интонацией (начинает монотонно бубнить): «Белеет-парус-одинокий-в-тумане-моря-голубом»… Дружинина сначала была в ужасе, пробовала что-то исправить, просила меня прочитать то так, то так, но в конце концов меня все же взяли. Сама Дружинина говорит, что утвердили меня в основном из-за того, что ей понравилось, как я двигаюсь. Я семь лет занимался бальными танцами. Ну, и понеслось…
- Ты помнишь свой первый съемочный день?
- Ой, да я никогда его не забуду! (с трагикомичным ужасом) Это было ужасно! Я до этого не представлял, что съемки происходят именно так. В «Ералаше» все было совсем по-другому: два осветителя, режиссер, оператор – и все! А тут осветители, гримеры, костюмеры, операторы, реквизиторы - ой, кошмар, народу полно. А я постоянно косился на камеру, и еще на Дружинину – мол, нормально я все делаю?.. А она мне постоянно говорила: «Дима, не смотри сюда!» Короче, я был в страшнейшем зажиме…
- Тебя кто-то поддерживал?
- Мои первые съемочные дни были с Сергеем Шакуровым и с Владимиром Ильиным. Вот они постоянно как-то старались мне помочь, советовали… У меня частенько что-то не получалось, и Володя Ильин говорил, как лучше сделать то-то или то-то. Причем он не как учитель меня наставлял, а так, будто бы невзначай, подкидывал идейку. Дима Харатьян вообще замечательный человек, мы с ним так хорошо подружились.
- Ну, вы и в фильме с ним играете друзей – не разлей вода.
- Да, и с его женой, Мариной Майко, мы тоже хорошо пообщались. Она в фильме играла мою первую невесту, дочь Меньшикова.
- В общем, ты легко нашел со всеми общий язык?
- Да, у нас вообще была очень дружная группа, и я очень благодарен им всем за поддержку. Потому что иногда приходилось трудно, особенно в начале. Помню, Дружинина на меня как-то накричала (улыбается), я расстроился чуть ли не до слез. Есть там в фильме такой эпизод, когда я наступаю Ильину на ногу, и я что-то все не мог попасть, дубль за дублем, и все никак… Ох, и промыли мозги мне тогда! Еще есть сцена, где я бью Шакурова по щекам. Для этого мне нужен был особый настрой, мне необходимо было по-настоящему разозлиться. У меня не получалось. И тогда Светлана Сергеевна меня при всех так отчитала!... Ух, как я там разозлился, как я кричал, мне все там хотелось крушить – именно то, что нужно было для роли!
- Потом, когда ты поднабрался опыта, тебя ругать стали реже?
- Где-то через месяц я вполне освоился с этой атмосферой, и потихоньку мне самому начинало это жутко нравится. Раньше-то я боялся, чтобы Светлана Сергеевна на меня не ругалась, а потом стал сам получать удовольствие от съемок.
- А было что-то такое, что не нравилось тебе категорично?
- Ну, вот сцены, когда мне приходилось сниматься обнаженным. Есть там эпизод, где я сижу в такой огромной лохани, валит пар – вроде бы так жарко, а на самом деле я сейчас все расскажу, как было! (обиженно) Стояло ведро с полутеплой водой, из которого я плескался, и тазик с сухим льдом, от него шел пар. Было жутко холодно, а тут я еще и голый! Если бы передо мной стояли только Дружинина и Марина Майко, которая играла в этом эпизоде, я бы еще, может быть, не так стеснялся. А тут народу уйма, человек пятьдесят, и я им категорично заявил – голым я не буду, делайте, что хотите! В итоге нашли выход – я же стою спиной к камере, вот мне дали какую-то тряпочку, чтобы прикрыть причинное место. Ее прикрепили на скотч, так она еще постоянно отклеивалась, и я каждый раз смущался и дергался, чтобы ее поправить, а она все равно спадала, и я сразу приседал и портил дубль за дублем; Светлана Сергеевна начинала кричать: «Стоп! Дима, что за дела?!» И вот, помню, уже дубль шестой, наверное, и эта дурацкая повязка опять отклеивается, и я слышу, как Дружинина шипит: «Дима, сядешь – убью!» В общем, я мужественно выстоял все до конца.
- Но карьера порнозвезды – не для тебя? – шучу я.
- Нет, абсолютно однозначно! Хотя вот Шакуров, например, молодец. Ему нужно было раздеться для сцены в бане – и он это сделал совершенно свободно. А во мне, видимо вот этого нет – раскрепоститься я так и не смог.
- Ты что-нибудь знал о своем персонаже – Петре Втором, когда начались съемки?
- Нет, даже не слышал ничего. Ну, потом стало интересно, конечно, я начал изучать всякие энциклопедии, но там тоже не особо-то много написано: правил два с половиной года, умер молодым – и все! Честно говоря, я и не задумывался поначалу, как играть и все такое. Играл, как чувствовал. А потом, постепенно, сложился определенный образ.
- Твои родные ходили вместе с тобой на съемки?
- Да, приходили – чисто ради интереса, чтобы посмотреть, как все происходит. Моя мама, Татьяна Александровна, была… Дедушка приходил… Они у меня оба даже снялись в каких-то эпизодах. Мама – без слов, а дедушка сыграл целую небольшую роль – егеря на охоте, сам себе придумал текст, давал кому-то подзатыльник, бегал, ему так нравилось… Он у меня вообще просто потрясающий, его на съемках все звали гардемарином, он военный.
- Было что-нибудь смешное, курьезное во время съемок?
- Ой, много чего! Вот, например, в шестом фильме, «Смерть юного императора». Мне нужно было на тройке лошадей улетать «в светлую даль». Это был сущий ад! (хохочет) Но искусство требует жертв, понимаешь. На лошадях ездить меня научили в конном полку, ну, мне это и самому очень нравилось. Я вообще обожаю животных, лошадей и собак. На съемках это очень пригодилось. Ну так вот, эпизод с тройкой. В полку-то меня учили ездить в загоне, там лошади шли по кругу. Ну, я вроде бы еду. Вроде бы останавливаю, когда надо. Вроде бы не падаю. И вот – съемки. А там лошади должны бежать по длиннющей дороге. Тридцатиградусный мороз. А у меня на голое тело надета тонкая-тонкая ночнушечка. Я из автобуса не мог на улицу носа высунуть, у меня зуб на зуб не попадал, а все такие деловые, в шубах, в ушанках: «Дим, ну давай, иди сюда, что ты там застрял!» Ну, выхожу я. Залезаю в сани. Но, поехали! Лошади несутся, руки немеют от холода, а тут еще и управлять надо очень внимательно – центральная лошадь, корень, не должна идти галопом, только пристяжные в крайнем случае. Я заледенел, а у лошадей еще из-под копыт вылетают комья снега – и мне в грудь! А надо ехать еще так весело, смеяться, кричать и все такое… Рядом едет машина с камерой, оттуда кричат: «Все, стоп, снято!», машина останавливается… - делает эффектную паузу.
- И что? – не выдерживаю я.
- А лошади продолжают нестись, я не могу их остановить! Я уже им: тпррру! стой! Тяну – ну ни в какую! Я уже начинаю подумывать, как бы в сугроб спрыгнуть, что ли – короче, каскадерить собираюсь. Додумался лошадей направить в сугроб – они забежали туда и завязли, остановились. Пока подъехала машина, я думал, окочурюсь. А на меня еще накричали, почему я лошадей не остановил. Я говорю – покататься, блин, захотелось!.. Дублей было штук пять, только мне дали немного согреться – и опять все сначала! В итоге нашли выход – на дно саней положили много шуб, и в них спрятали одного солдатика. Я должен был в нужный момент пнуть его ногой, чтобы он лошадей остановил. А солдатик этот… ой, я сейчас его заложу, - смущается Дима, - ну да ладно, я же имени не называю, так вот, он для «сугреву» принял чуть-чуть. Ну вот, мы поехали, разогнались, я чувствую, что сам лошадей опять не остановлю, начинаю его толкать: «Вставай!» Ноль реакции. Господи, я так испугался – подумал, что его забыли туда положить! А оказалось, что он заснул. Ну а что, ему тепло, хорошо, водочки попил, тут еще так покачивает… Кое-как растолкал его, лошадей остановили, но я думал, что от страха умру.
- После этого ты себе воспаление легких, часом, не заработал?
- Нет, что удивительно, даже чихать не начал!
- Итак, съемки закончились, и что потом?
- Ну, потом был еще долгий процесс озвучки… Тут начались проблемы. Начал я сниматься в двенадцать-тринадцать лет, а закончил в шестнадцать. У меня голос сломался, появился такой басок, и стало ясно, что сам себя озвучивать я вряд ли буду. И меня от начала до конца озвучил внук Светланы Сергеевны, Данька Мукасей.
- Как удавалось совмещать съемки с учебой в школе?
- Ой, там были сложности! Я неделями отсутствовал на занятиях, а когда приходил, то там уже все изучали какие-то новые темы, и я ничего не понимал! Ну, конечно, учителя делали мне поблажки – мол, выучи к завтрашнему дню то-то и то-то, я тебя спрошу. Я, конечно, честно пытался учить, но потом меня опять вызывали на съемки, и когда я возвращался через две недели, снова ничего не понимал. Конечно, можно было учить и на съемках – время было, но там была совсем не подходящая для этого атмосфера, на съемочной площадке как-то не думается о теореме Пифагора.
- Ну, и к какому компромиссу со школой ты пришел?
- Я решил, что лучше мне закончить десятый и одиннадцатый классы экстерном. В пятнадцать лет получил аттестат. Кстати, он у меня был без троек!
- Ты поступил во ВГИК. Это было спонтанное или спланированное решение?
- Ну, сначала я вообще не думал об актерской профессии. До последнего. Я ходил на подготовительные курсы экономистов. Отучился там месяц… и пошел поступать на актерский. А уж если избрал себе этот путь, то решил для себя – только во ВГИК! Во-первых, один каскадер, с которым я познакомился на съемках, Закиров Айдар Загидович, там преподавал. Во-вторых, я шел в мастерскую Баталова – а это имя для меня много значит.
- Ну и как, трудно было поступить? Или помогло твое славное киношное прошлое?
- Ой, поступать было нелегко! Конкурс – двести человек на место. Волновался безумно. Может быть, еще и потому, что многие умные люди поступают сразу в несколько театральных вузов, а у меня был только один. В первом туре читаешь стих, басню, прозу. Проходишь его – попадаешь во второй. Читаешь то же самое. Потом третий. Я подготовил большой репертуар. Потом коллоквиум, собеседование. Потом – фото и кинопробы. Ну, этим-то меня уже не испугаешь! За пять лет съемок-то научился. Потом – экзамен по движению, пластике. Кстати, движение потом я даже преподавал, мне это ужасно нравилось. Пластика, акробатика, сценический бой. Потом было вокальное испытание… Я пел «Выйду ночью в поле с конем».
- Так ты еще и поешь?
- Ой, нет! (смущается) Это не мой конек. Вот у меня есть друг, Дмитрий Куркин, который хорошо играет на гитаре, пишет песни. И мы с ним просто отлично поем дуэтом. Но только дуэтом! Нет, он один-то тоже хорошо поет, но вот если петь начну только я… Хотя вообще я петь люблю, везде пою, даже в ванной – главное, чтоб слушателей не было! (смеется) Нет, слух-то у меня есть. Если кто-то рядом поет хорошо и правильно, я тоже с ним спою. Но если будут лажать – то я спеть, «вытянуть», уже не смогу.
- Споем? – провоцирую я. – Я умею, а вдруг хорошо получится?
- Нет, нет! – пугается он. – Чтобы все потом смеялись, слушая эту запись?!
- Да кроме меня никто и не услышит! – успокаиваю я.
- Нет, нет… (с опаской) Все равно петь не будем… (поспешно меняет тему разговора) Ну так вот, про экзамены. Потом сдавал литературу устно и сочинение. Сочинение – это ужас!!!
- А что ж так?
- На самом деле, я люблю писать сочинения, и у меня это даже хорошо получается. Но когда сочинение на свободную тему. Писать я обожаю, фантазия у меня богатая. А тут темы были уже даны, и это меня загнало просто в тупик. На все сочинение было отпущено четыре часа. Первый час я просто сидел и смотрел – ой, как тут все интересно. Перемигивался с кем-то, переглядывался, прикалывался. Когда пошел второй час, я стал пытаться понять хоть что-то. Выбрал наименее страшную тему. Оставшиеся два часа писал. Что удивительно, я получил четверку! Из двадцати семи человек один получил двойку и вылетел сразу – представляешь, как обидно, когда все основные предметы уже позади?! Четверки за сочинение получили шесть человек, а остальные – тройки. Для меня это было удивительно. А моя бабушка Вера Григорьевна – она педагог по русскому языку – так она мне просто аплодировала стоя! (смеется) Ну вот, так я и поступил. Вкалывал там честно четыре года.
- Как сессию сдавал? Были какие-то свои тонкости, хитрости?
- Ой, да, такие бывали смешные случаи! Вот как-то сдавали мы историю зарубежного кино. У нас там была ситуация практически как в «Операции «Ы». Мой однокурсник Саид Дашук-Нигматуллин (снялся в новой экранизации книги Беляева «Человек-амфибия» - Ю.М.) был мастером на все руки. И вот он придумал такую штуку: рядом со столом преподавателя установил «жучок». Снаружи с наушниками и микрофоном сидел Рома Шахов, удивительный человек. Он знал и помнил все имена, фамилии, даты, факты – в общем, личность незаменимая! У нас тоже были наушники, мы их прятали под волосами – а тогда у меня еще были длинные волосы. Рома слышал все, что происходит в аудитории, все вопросы преподавателя, и подсказывал, что говорить.
- Ну и как, прокатило?
- У Саида было все нормально, а вот когда отвечать сел я, начался кошмар настоящий! Меня преподаватель что-то спрашивает, я не знаю, что отвечать, а Рома молчит. Я начинаю так негромко покашливать, намекать Роме, что пора бы уже придти на помощь, а он мне: «Дим, я ничего не слышу, там что-то шумит!» Оказалось, что на приборчик упал лист бумаги, и, видимо, он-то все и глушил. Надо было подойти и поправить, но я-то уже сидел перед преподавателем! Пришлось придумать, что я забыл ручку, встал, подошел к своему столу, а по пути как-то умудрился это все поправить.
- Ну, а дальше проблем уже не было?
- Нет, за исключением одной мелочи. Если Рома мне сразу подсказывал, то и я с таким умным видом сразу отвечал. А тут он что-то завозился, стал рыться в огромной кипе книг, которая перед ним навалена, и говорит: «Сейчас-сейчас-сейчас!» Ну, я тоже начинаю тянуть время, говорю: «Так, подождите, одну секундочку, я помню это, помню, сейчас скажу…» Слышу – Ромка там страницы листает, продолжаю делать умный вид – я все помню! – а преподаватель уже смотрит на меня, как на ненормального. В итоге Рома нашел-таки нужную страницу, и все мне продиктовал. Странно, что никто ничего не заметил и не заподозрил, тем более, что я с распущенными волосами вообще редко ходил, чаще с хвостиком.
- Кстати, о волосах. Ты постригся, потому что служишь в армии, или это был добровольный порыв?
- Нет, постричься захотел я сам, на втором курсе.
- Чего так?
- Насточертели, - доверительно сообщает он. – Я их растить начал для съемок в «Переворотах». Сначала мне делали накладку, а потом сказали: отращивай свои волосы, будет проще. Ну, вот они у меня и отросли…(внимательно изучает мои волосы) Да, вот такие же длиннющие! Ну, я с ними и замотался! Пока их помоешь… А без ополаскивателя их не расчешешь, ветер дует – они из этого хвостика выплетаются, ой, я решил, что все! Пришел я в парикмахерскую, такой хороший был салон, мне дали какие-то журнальчики, чтобы я выбрал себе прическу. Причем там все в один голос спрашивали: «Ой, ну зачем вы хотите постричься?!» Помню, сел я в кресло, парикмахерша расчесала мне волосы, а они у меня чуть не до пояса, и смотрит на меня в зеркало – мол, ну что, стрижем? И тут я думаю – блин, а может, не надо? Все же, пять лет ходил с такими волосами… Но говорю ей: «Стригите!» И она так сразу: чик-чик-чик, очевидно, чтобы я не передумал. (смеется) Да я и не жалею, голова такая легкая сразу стала!
- После того, как «Тайны дворцовых переворотов» показали по телевизору, твоя жизнь как-то изменилась?
- Да никак, на самом деле.
- Ой ли? А мне вот тут сообщили, что на спектакли девушки-поклонницы приходят…
- Вот, кстати, есть одна девушка, которая приходит постоянно на спектакли с моим участием, я ее вижу уже третий раз. Я ее почему-то запомнил. Первый раз она пришла на «Севастопольский марш» - непонятно, как узнала, что я там участвую, я там вообще неузнаваемый, такой в черных усах! – ну так вот, на поклоне она мне подарила три гвоздики и коробку конфет. Потом пришла на «Вишневый садик», и подарила тот же набор – цветы и конфеты. И в третий раз, вот совсем недавно, она приходила снова на «Севастопольский марш». А так - ну, приходят иногда девчонки… Дарят цветы и кладут туда записочки со своими номерами телефонов.
- Ну и как, звонишь?
- Бывает соблазн, - признается Дима. - Но удерживает многое. Ну, позвоню я, или напишу СМСку – сразу определится мой номер телефона. Узнает одна – узнают и остальные, и будет мой номер гулять… А я этого не хочу, на самом деле. Каждые две недели сим-карту менять? Нет уж, спасибо. Только поэтому я и не раздаю свой номер телефона направо-налево. А вовсе не из-за жадности, или там… гордости. Кстати, недавно узнал, что номер моего телефона, оказывается, где-то продается за полторы тысячи рублей! Кошмар!!!
- Какие планы после армии? Кстати, когда ты заканчиваешь службу?
- В конце июня. Уже сейчас мне поступают какие-то предложения, но сниматься сейчас нельзя. А какие планы?… Честно, не знаю. Сначала думал, что буду работать в театре, а сейчас думаю – вряд ли. Во всяком случае, не постоянно. Если только на контрактной основе. Нет, первое, что я сделаю, когда дембельнусь – это сдам на права! У меня есть машина, но нет прав! А я хочу сдать нормально, не покупать, а сам. Ну, еще бы я хотел позаниматься движением, мне этого ужасно не хватает! Я бы вполне мог его преподавать, опыт уже есть. Ну, и хотелось бы сниматься, конечно. Вот это все в совокупности было бы идеально!
- Ты оптимист по натуре?
- Да! (улыбается) Я знаю, что все будет хорошо!
«Твоя Вертикаль» №3 2004
(с) Юлия Монакова
|
