ЧЕРТ, КОТОРЫЙ УМЕЕТ ПРЕВРАЩАТЬСЯ В ПЛЯЖ
Наша встреча началась с того, что мы не узнали друг друга, придя к назначенному месту у ресторанчика на Арбате. И то сказать, сложно угадать человека, не зная его в лицо. Когда идентификация все-таки была завершена, решено было поискать другое кафе («Пойдем из этого пафосного места!» – воскликнул Черт).
Прошлись по Арбату. Илья постоянно умилялся картинами художников и сетовал, что не умеет рисовать человеческие лица. Наконец забрели в какую-то небольшую кафешку и решили «упасть» там и «съесть по пирожку». «Наш разговор будет сопровождаться чавканьем и прихлебыванием!» – весело прокомментировал Илья, отказался от моего предложения «сначала поесть, а потом уж побеседовать» – мол, его это абсолютно не напрягает, и я включила диктофон.
- Представь, что ты работаешь в магазине компакт-дисков. К каким аргументам ты прибегнул бы, чтобы убедить покупателей брать альбомы группы «Пилот»?
- Даже не знаю! (всерьез озадачивается) Хвалить самих себя? Я всегда жил по абсолютно другому правилу, поэтому никогда не смог бы работать в торговле. У нас даже на одном диске было написано: «Не понравилось – подари другому!» (это смешит его самого, и он начинает хохотать)
- И все же, скажи о вашей музыке что-нибудь хорошее! – настаиваю я.
- Хорошее? Это не моя фраза, но я сейчас ее повторю… Нам один человек сказал, что наша музыка отличается (торжественно, но сдерживая смешок) богатым симфонизмом! Это первое. Второе – наша музыка честная. В-третьих, эти песни – возможность познакомиться с определенным кругом людей, с их мыслями, с их миром, узнать что-то новое. Мы стараемся развиваться как музыканты. Благо у нас в группе достаточно самобытные личности. Пытаемся придумать что-то новое в музыке, все время экспериментируем, поэтому все альбомы у нас абсолютно разные. Есть и со спокойной музыкой, есть и с очень жесткой, есть и просто такой… рокешник. На все вкусы, в общем.
- Расскажи о своем детстве. Какие воспоминания?
- Многие мои детские воспоминания связаны с загородом. Несколько лет подряд я ездил с родителями в Литву, жил на хуторе… там теперь, кстати, атомная станция! Природа там была очень красивая, меня отец все по лесам таскал, и литовцы мне тоже нравились. Такая культура, совершенно отличная от того, к чему мы привыкли. А вот остальные воспоминания… все было плохо! (продолжает широко улыбаться)
- Почему? – растерянно спрашиваю я, сбитая с толку его весельем.
- Ну, начиная с коммуналки, где мы жили… У нас был сосед, который гнал спирт из жидкости для мытья окон. Эта жидкость болталась в плафоне из-под лампы до какой-то определенной консистенции, яды оседали на дно, он все остальное сливал, как-то перегонял и пил. А одеколон он пил только по праздникам, это для него как ликер было. (смеется) В этой коммуналке я провел первые пять лет своей жизни, а потом мы переехали в такую рабочую слободу под названием «Ульянка». Это был район, построенный для рабочих Кировского завода. Контингент соответствующий – алкаши и наркоманы, такой реально биндюжный район. Попал в соответствующую школу, представляешь – такое натуральное гопарье с окраины, которое билось колами «двор на двор». У меня есть такая песня, «Детство», вот там все абсолютно правдиво, «зашедший случайно к нам во двор уйти мог без ботинок»… таким было все мое детство, мне приходилось общаться с этими людьми. В пятнадцать лет я, наконец, освободился от школы…
- А почему не пошел в девятый класс?
- Меня просто не пустили. Время было такое, советское… а я же полунемец-полуеврей. А в нашей школе это было… гм, ну сама понимаешь. Поэтому учителя меня всячески «валили». «Немец или еврей не может учиться лучше, чем русский ребенок» - таков был советский школьный закон.
- А ты вообще был трудным ребенком?
- Очень трудным, - кивает он. – Во-первых, мне с детства не нравились все эти глупые правила и догмы. Начиная с того, что мне однажды в школе поставили двойку только за то, что я доказал теорему по геометрии не таким способом, как в учебнике, а своим. Пресекалась любая инициатива, любые самостоятельные мысли. Я все это очень остро чувствовал, и во мне все протестовало.
- Ну, а друзья-то у тебя были?
- Да, нашел я себе во дворе трех приятелей, мы с ними садились на велосипеды и ездили кататься очень далеко. Вот с ними я провел все свое детство. Сейчас я с ними не вижусь, так получилось, один погиб… Вот, кстати, в моей книжке «Проводник» есть прообраз одного из тех моих трех друзей.
- Дружба много для тебя значит?
- Очень много. Важно иметь рядом человека, с кем можно решить важные для тебя вопросы, с которыми не обратишься к родителям. Дети ведь очень тонко чувствуют лицемерие – когда родители думают одно, а говорят тебе совсем другое. Каждое поколение повторяет эту ошибку. Поэтому проблемами делятся в основном не с мамой, а с другом. Когда же человек становится самостоятельным, самодостаточным, его дружба часто может разрушиться. То есть, дружба в детстве – это прежде всего взаимная поддержка. А потом, взрослея, вместо друзей начинаешь искать любовниц! (смеется) Ну, иначе говоря, ищешь себе друга другого пола.
- И что, ты легко нашел себе такого друга?
- Мне было проще, я десять лет подряд ездил в пионерский лагерь, очень прогрессивный в этом отношении! (снова смеется) «Пьяная, помятая пионервожатая»… (смех переходит в заразительный хохот) Было очень весело.
- Куда ты пошел после школы?
- Ну, вот, например, рисовать я очень люблю, но художественного образования у меня нет за плечами. А что-то связанное с музыкой… Музыкальную школу я бросил, проучившись там четыре года. Идти мне было некуда. Решил податься в кино, поступил в кинотехникум. С удовольствием плюнул на свой двор (артистично произносит громкое: «тьфу!») и практически никогда там больше не появлялся. Тусовался все больше в центре, в городе. Мне повезло – в первый же день, когда я сел за парту техникума, я подружился со своим соседом, который оказался ярым рокером-металлистом, который знал очень много групп из ленинградского рок-клуба. Первого сентября мы подружились, второго закрепили нашу дружбу большим количеством портвейна… мне было очень плохо. А уже третьего сентября мы скооперировались и пошли вместе в этот клуб на концерт. Это было мое первое посещение рок-концерта. Я попал на группу «Патриархальная выставка»… Ооо, ребята!.. Офигенная группа! К сожалению, ее уже нет, но тогда она произвела на меня такое впечатление! У них есть замечательный альбом «Эпидемия», это целое театральное представление, обалденные стихи, очень рекомендую, если найдешь. Ну, и пошло-понеслось… Уже к концу первого курса мы создали свою собственную группу.
- И как там распределились ваши роли?
- Мой друг-сокурсник стал басистом, я – гитаристом, со старшего курса взяли барабанщика и вокалиста. Вокалист ревел вот так (с явным восхищением пытается изобразить что-то среднее между рычанием тигра и ревом медведя), притом он писал замечательные стихи про женские трупы, кладбища и все такое. (хохочет) В общем, мы пели все, чем теперь насыщен репертуар группы «Король и Шут». Только у них это все же более безобидно, а у нас все было серьезно и страшно. Группу мы назвали «Эксгуматор».
- Так вот какое у тебя было темное прошлое! – шучу я, Илья с явным удовольствием соглашается и продолжает:
- На чердаке нашего техникума мы репетировали, тусовались там вечерами. У меня началась просто рок-мания, я ходил абсолютно на все концерты, ну если три от силы пропустил, и то из-за того, что они были одновременно с другими. Ходили на концерты практически каждый день, готовы были ехать в любую дыру, я такие места посетил!.. Начиная с официального рок-клуба и заканчивая какими-то полуподвалами и спальными районами. Тусовка любителей рока была достаточно узкая, все друг друга знали. Ну, и вот так потихонечку… я дошел до жизни такой.
- Помнишь, как сдавал сессию в своем кинотехникуме?
- Помню, что шпаргалки у меня всегда были спрятаны в галстуке. На тоненькой такой резинке. Я во время экзамена вытягивал из галстука длинную узкую шпору и списывал. А если кто-то приближался, я ее так – фьюить! – отпускал, и она пряталась обратно! (смеется, явно довольный собой) Очень клево было. Или еще писал ответы и приклеивал прямо на подошву ботинка. А в основном я шпорами старался не пользоваться, только уж если совсем было плохо. Вот электротехника, органическая химия вообще мне не давались, я в них совершенно не разбирался, ну никак! (оживляется) О, вспомнил! На экзамене по литературе я читал стих товарища Кости Кинчева, «В городе старый порядок»! (веселится и горд собой ужасно) Не как песню, в то время «Алиса» была еще неизвестной группой, а именно как стихотворение. Учительница мне сказала: (перевоплощаясь, с пафосом и торжественно-коммунистическим тоном) «Блестяще! Очень в духе Маяковского! Кто поэт?» Я ей ответил: «Наш современник, Константин Евгеньевич Панфилов.» Она такая: «Трогает!» – и поставила пять. (веселье достигает апогея, ржем как ненормальные) Так что Константину Евгеньевичу я обязан пятеркой!
- Он об этом знает?
- Кстати, нет, я ему не говорил, он не в курсе. (улыбается)
- Ну так сообщи ему, пусть порадуется!
- Да, прикольно было… Вот так вот мы и издевались по-хорошему над учителями.
- Какой самый дурацкий поступок в своей жизни ты совершил?
- Ну, я много их совершил… Например, в пятницу, тринадцатого, скакал по кладбищу с бутылкой портвейна. Слава богу, на памятниках ничего не рисовал, вандализма не было, но пьяные пляски на могилах имели место быть… И очень жалею об этом. Думаю – Господи, ну какой я был козел!.. Ну, а другие какие-то поступки… Я всегда стараюсь забывать все плохое. Не хочу таскать за собой весь этот груз.
- Оптимист, что ли?
- Да нет, по жизни, скорее, пессимист… Не могу сказать, что я радостный человек. Но все же со светлой надеждой на будущее. А вообще, я ко всему отношусь со старческим сарказмом.
- А лет-то тебе сколько, саркастичный старик?!
- Тридцать один, - таким тоном, словно это «сто», произносит Черт.
- Ладно, поговорим о приятном… Где и как ты любишь отдыхать?
- Я в прошлом году нашел себе гениальное место для отдыха. Вернее, мне его показали. Это берег моря, голая степь, и вот на этом кусочке земли между степью и морем стоит маленькая частная гостиница. И никого вокруг. Вообще никого! И это именно то, что мне надо. Мне это нравится. Я могу совершенно бесцельно лежать на пляже четырнадцать дней, молчать, не двигаться, ничего не делать. Чувствую полное единение с природой, я с ней сливаюсь просто, как хамелеон. Так, знаешь, ложусь на пляж и становлюсь пляжем! (смеется)
- У тебя есть любимый город? Или любимое место в каком-нибудь городе, где ты чувствуешь себя хорошо и спокойно?
- Да нет такого места. Вернее, оно, быть может, и есть, но я его пока не нашел. Ну, то есть, есть места, которые мне нравятся. А вот такого, чтобы я сказал – «здесь моя душа» – такого места нет. Я – та птица, которой «негде приземлиться», которой нет места на земле. Я везде себя чувствую нормально, как дома, но все равно – ощущение, что в гостях. Ну, из городов мне очень понравились Барнаул, Петрозаводск, Уфа, Самара… Еще нравятся Киев и Севастополь. Все-таки, я люблю большие города. Но такие… уютненькие. Я даже в Питере себя не чувствую до конца в своей тарелке. А вообще, лучше всего я себя чувствую в поезде! (смеется) Вот в купе ложусь на полку – хорошо!.. Вот мой дом! Нет, серьезно, я себя прекрасно чувствую в поездах, в самолетах, вообще в дороге, в гостиницах. Наверное, это влияние пионерлагерей – привык спать на казенных койках.
- Ты любишь читать? И что именно любишь?
- Читать я люблю, и читаю много. Но, честно говоря, мне мало что нравится и в музыке, и в литературе. На меня наибольшее впечатление, как ни странно, производят книжки, которые другие назвали бы скучными. Вот, например, очень люблю «Порой нестерпимо хочется» Кена Кизи, или «Море-океан», бесподобная книга Алессандро Барико. Есть буквально несколько книг, глубоко запавших мне в душу, и я их перечитываю снова и снова в течение многих лет. Последнее, что я прочитал, это трилогия Гибсона. Ничего так, прикольная. Еще мне очень понравился «Конец света» Харуки Мураками. Мне кажется, это несколько нетипичная для него книга. Я там для себя нашел очень много.
- Каким ты себя видишь, скажем, лет через двадцать?
- Ууу, ты что! – в его глазах чуть ли не ужас.
- Ну, через пятнадцать?
- (с тем же выражением) Да ты че!..
- Ну, десять… пять, наконец! – сдаюсь я.
- Да меня через час, может быть, трамвай переедет! Нет, серьезно, я даже не представляю, кем я буду.
- А кем бы хотел?
- Да ничего бы не хотел. Мне просто очень хорошо на том месте, на котором я сейчас нахожусь. Нет той профессии, которой я мог бы заниматься специально. Пожалуй, вот то, что я делаю сейчас – оно наиболее близко к тому, чем бы я хотел заниматься постоянно. Я хотел бы встретить людей, которые обладают глубокими знаниями о жизни. Хотел бы у них поучиться и передать эти знания следующим, по цепочке.
- Приносить пользу стране?
- По большому счету, мне плевать на саму страну в смысле государственности. Я для людей стараюсь. Для простых людей, живущих на этой земле. Вот красный флаг заменили на трехцветный; завтра, может быть, они повесят желтый флаг с ромашкой – мне плевать. Самое главное, я чувствую, что вот здесь я по-настоящему нужен. У людей в нашей стране низкий уровень и духовности, и нравственности, и вообще каких-то понятий о жизни… У меня такое ощущение складывается, что это большой, абсолютно нелепый, самовлюбленный детский сад! Именно здесь жить нужно. Я не хочу уезжать туда, где все хорошо.
- А где все хорошо?
- Ну вот, например, в декабре я был в Израиле. И понял, что то место, откуда я приехал, Россия, – это самая настоящая зона, тюрьма. С ее быдловскими порядками, устоями, манерой общаться, понимаешь – стоило вырваться отсюда, и я это понял. Разница эта ввергает в жуткую тоску и уныние. С другой стороны, когда все настолько хорошо, это приедается. Это вот, знаешь, как солдат, который воевал, а потом в миру ему не хватает острых ощущений, и он идет обратно на войну. Серьезно тебе говорю, я лучше здесь посижу! (улыбается) Конечно, у них там в Израиле есть тоже свои проблемы. Но по сравнению с НАШИМИ… (непередаваемая интонационная окраска слова «нашими», после чего фраза обрывается – и так все ясно) Жаль только, что наша страна – она ведь реально достойна лучшей жизни, у нас такие богатые традиции, история, культура… А у тебя диктофон выключился, - замечает он мимоходом, и я торопливо переворачиваю закончившуюся кассету на другую сторону. - И русские люди очень душевные, добрые по натуре и трудолюбивые.
- А какие люди тебе не нравятся?
- Самовлюбленные в своей глупости. Знаешь, вот есть глупые люди, которые этим кичатся. Вот какие-нибудь девочки-пэтэушницы, самоуверенные и наглые, у которых мозгов ноль, они плюют сквозь зубы, грызут семечки, и они считают: (нарочито приблатненным голосом) «Мы вот такие крутые!». Для меня вот это – низшая ступень человека. Я считаю, что такой человек может пойти на все, поскольку у него нет чувства грани, за которую нельзя переступать, чести, нравственности. Эдакая крутость при отсутствии интеллекта.
- А что тебе, наоборот, нравится в людях?
- Честность. Честь. И внимание к другим людям, желание понять человека, и вежливость не показушная, а именно из уважения к другому существу, к чужой жизни, чужой точке зрения, чужим правилам и привычкам.
После окончания интервью идем к метро. Илья похож на ребенка – радуется уличным музыкантам, почему-то называя их «инОплами», в восхищении заслушивается песнопениям кришнаитов, раздумывает, чего бы такого прикольного придумать на предстоящий сегодняшний концерт в Лужниках… («Как-то мы выступали на стадионе, и я взял шапку у одного мента на время концерта, и спел в ней песню «Сибирь!») В метро поистине с подкупающим любопытством и непосредственностью взирает на задремавшую бабушку, которая сидит в застекленной кабинке у турникетов: «Она правда спит!!!» Затем прощаемся – нам в разные стороны. Я еду домой и почему-то весь вечер улыбаюсь, вспоминая весь наш разговор. Черт – он ведь совсем не страшный. Он очень светлый и пушистый человечек. И мне легко-легко, и я знаю, что жизнь прекрасна и удивительна…
(с) Юлия Монакова
|
